речь. И понимали, что развязать войну они пока не в состоянии, у них одна или две бомбы всего имелись, взорвать-то они потом взорвали над Хиросимой и Нагасаки, а больше не осталось. Но даже если и осталось, это не могло тогда сыграть особой роли»[807]. Молотов вполне соглашался с изображением этой сцены в фильме «Освобождение», где Сталин после обмена репликами с президентом сказал Молотову: «Надо сказать Курчатову, чтобы он ускорил работу». Сталина и Молотова трудно было удивить, поскольку, говоря словами Джона Гэддиса, они «узнали о бомбе задолго до американского президента»[808].

В заседаниях «Большой тройки» наступал перерыв, вызванный отъездом британской делегации на родину в связи с подведением итогов парламентских выборов. «Молотов, окруженный Вышинским, Соболевым и другими, выразил свои наилучшие пожелания в самых теплых выражениях, сказал, что надеется на наш успех и многое другое, — записал Иден. — Должно быть, я был плохим министром иностранных дел и слишком часто уступал, раз они хотели моего возвращения»[809].

Меж тем союзники не переставали удивлять. 26 июля от имени Трумэна, Черчилля и Чан Кайши была обнародована Потсдамская декларация, представлявшая собой ультиматум Японии, которой угрожали быстрым и полным разрушением, если Токио не объявит о безоговорочной капитуляции. Как только советская сторона постфактум была поставлена в известность, Молотов попросил отложить ее опубликование хотя бы на три дня. Но, как оказалось, уже было поздно. Как можно так поступать с потенциально важнейшим союзником в войне с Японией — было выше понимания Сталина и Молотова.

28 июля из Лондона в Потсдам возвратился… Климент Эттли. Консерваторы проиграли выборы. Как ни странно, главным фактором поражения Черчилля стало голосование армии. Когда одного солдата спросили, почему он голосовал за лейбористов, тот ответил: «Мне надоело получать приказы от проклятых офицеров»[810]. Победа СССР стимулировала голосование в Европе по классовому признаку и повсеместный сдвиг политического спектра влево. Молотов присматривался к новому коллеге и партнеру по переговорам на годы вперед — министру иностранных дел Бевину. Это был колоритный профсоюзный лидер, представлявший «большой контраст по сравнению с аристократизмом и элегантностью прежнего министра иностранных дел Антони Идена»[811]. Главы правительств встретились непривычно рано, в 10.30 утра, и встреча была короткой — Эттли еще нужно было прийти в себя и войти в курс дела.

Воскресным утром 29 июля Трумэн, вернувшись с протестантской службы в Маленький Белый дом, застал терпеливо ожидавшего его наркома. «Молотов пришел сообщить мне, что премьер Сталин простудился и доктора приказали ему не покидать резиденцию. По этой причине, сказал Молотов, премьер не сможет сегодня присутствовать на конференции. Затем Молотов высказал пожелание обсудить некоторые вопросы, которые возникнут на следующем заседании»[812]. Согласились, что успешному завершению конференции мешают три нерешенных вопроса: западная граница Польши, раздел немецкого флота и репарации с Германии.

— Американская делегация готова согласиться со всем тем, чего просят поляки, за исключением территории между Восточной и Западной Нейсе, — сообщил Бирнс.

— Это важный район, на котором поляки особенно настаивают, — возразил Молотов и подтвердил твердую решимость Сталина закрепить эту территорию за Польшей.

С флотом в Потсдаме так и не разберутся: было решено, что три правительства назначат экспертов, которые «совместно выработают детальные планы осуществления согласованных принципов». И эта работа окажется вовсе не напрасной. Советский Союз обретет 155 немецких боевых кораблей, в их числе крейсер, 4 эсминца, 6 миноносцев и несколько подводных лодок. Получив также уверение в том, что Советский Союз помимо репараций из своей зоны оккупации получит еще 25 процентов от того, что будет выделено из промышленного оборудования Рура, нарком отбыл в неплохом расположении духа.

Был и еще один сюжет, который «выпал» из изданных в СССР материалов Потсдама. Молотов попросил, чтобы в связи с неотложностью объявления войны Японии США, Великобритания и другие союзные страны обратились к Москве с соответствующим официальным запросом. Сильный ход, который снимал бы все вопросы о советских мотивах в войне с Японией и заметно укреплял возможности Кремля претендовать на определение послевоенного устройства Восточной Азии. Предложение Молотова крайне озадачило президента: «Я увидел в нем циничный дипломатический ход с целью представить вступление России решающим фактором достижения победы… Я не хотел, чтобы Москва пожинала плоды длительной, ожесточенной и доблестной борьбы, в которой она не участвовала»[813]. Запроса не будет.

30 июля Сталин все еще болел, и заседание лидеров не состоялось. В полпятого вечера Бирнс приехал к Молотову, и на этой встрече были найдены многие дипломатические развязки. По Польше — граница по Западной и Восточной Нейсе. Молотов вручил советские предложения о суде над главными военными преступниками в Нюрнберге, которые были приняты. Договорились об отказе от ялтинской идеи расчленения Германии[814].

Трумэн счел, что в заключительный день конференции «Сталин и Молотов были особенно тяжелы, настаивая на точных процентах репараций в пользу России из британской, французской и американской зон. Поскольку большинство репараций предполагалось получить из Рура, который лежал в британской зоне оккупации, Бевин воевал за сокращение русских процентов»[815]. По репарациям окончательно не договорились. Сталин согласился с предложенной англичанами формулой урегулирования отношений с немецкими союзниками: «Три правительства считают желательным, чтобы теперешнее аномальное положение Италии, Болгарии, Финляндии, Венгрии и Румынии было прекращено заключением мирных договоров».

Было уже полпервого ночи, когда Трумэн объявил конференцию закрытой.

— До следующей встречи, которая, я надеюсь, будет скоро[816]. «Большая тройка» больше не встретится.

…Сразу по возвращении из Потсдама Сталин собрал Ставку. Маршал Василевский доложил о ходе подготовки к наступлению против Японии, которое готов был начать 9-10 августа. Но ситуация менялась стремительно. 6 августа мир вступил в ядерную эпоху — бомбардировщик В-29, взлетевший с острова Тиниан, сбросил на Хиросиму атомную бомбу «Малыш» мощностью 13 килотонн. Количество погибших в городе через год составит 145 тысяч человек, через пять лет — 200 тысяч. 9 августа бомба «Толстяк» взорвется над Нагасаки. Молотов до конца дней был уверен, что эти бомбы не столько были против Японии, сколько против Советского Союза: запугать, продемонстрировать неограниченные военные возможности, чтобы осуществлять ядерный шантаж и добиваться уступок. В Москве ясно поняли, что война может закончиться очень скоро, а неучастие в ней заметно ослабит возможности СССР влиять на послевоенное устройство на Дальнем Востоке. Выступать следовало немедленно. 7 августа в 16.3 °Cталин и Антонов подписали приказ Красной Армии атаковать японские войска в Маньчжурии.

8 августа в 17.00 Молотов принял Сато, чтобы передать заявление советского правительства о вступлении со следующего дня в войну с Японией ввиду отказа Токио